Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия - Ольга Балла

Красавица Сузи у Улиты Уваровой «говорила, что ей теперь никогда не будет ни грустно, ни скучно, а всегда будет хорошо. Странно. Люди это про рай расказывают». И девочка Анна тут же догадывается: «Может, уплыть на этом корабле – это всё равно что умереть, только интересно и не больно?» «…это такой маленький рай не для всех. Хотя рай всегда не для всех…»

Рай-то – конечно. А вот корабль как раз для всех: то есть, для всех, кому он нужен. Даже если они не знают об этом – и даже если они не достойны никакого рая. На заслуги тут не смотрят.

Тем более, что история корабля – это то, о чём, наверное, каждый мечтает, чтобы оно с ним происходило. Особенно если он уже вырос. С детьми оно и так происходит.

Авторы (мета) истории о «Морской птице» заняты практической работой по выращиванию и проживанию мифа особой породы: приемлемого для человека современного мира. Кстати, ведь «настоящие» мифы, возникающие в межчеловеческом взаимодействии в качестве «условия игры» какого бы то ни было социума – тоже коллективны.

Правда, в отличие от традиционных мифов (у которых – очень жёсткий сюжет), мир «Голландца» – структура принципиально разомкнутая, и это тоже важно: это освобождает. Корабль так никуда и не приплыл, и никогда не приплывёт, и не может приплыть: у него по определению нет конечного – и окончательного – пункта назначения. Вообще, ни у одной из сюжетных линий книги тоже нет никакого конца. Они все открыты, в каждой из них ещё может случиться что угодно. Просто об этом пока не написали. Количество возможных здесь сюжетов – и их типов – бесконечно. И это значит, что каждый читатель может доращивать книгу собственными сюжетами. И я не удивлюсь, если это уже делается.

2010

Тайная жизнь самой жизни[156]

Мы делаем невозможное, и у нас это получается, – если смысл жизни не в этом, я так не играю.

Макс Фрай

«Когда человек <…> слушает сказку, – писала Эмма Юнг, – он исцеляется, потому что такое восприятие возвращает его к архетипическому шаблону поведения, к его истинному и законному месту в мировом порядке». От себя добавим: то же самое происходит, когда человек рассказывает сказку.

Из аннотации к первому сборнику «Русских инородных сказок» (2003)

«Здесь был ФРАМ», — называется сборник. Файл, попавший в мои руки для рецензирования, носил другое название, скорее всего рабочее, но тем не менее заставившее поежиться: «ФРАМ-мемориал».

Мемориал. Мрамор, гранит. Памятник. Каменная точка над тем, что вот только еще, на нашей памяти, было живой жизнью? Ну уж нет.

Да, этот замысел – сложившийся, что примечательно, стихийно, на ходу, по мере исполнения – безусловно достоин памятника. Но – живого.

К счастью, этот – живой.

Книга строится как антология – история десятилетнего опыта поиска и написания текстов и выработки (скорее обнаружения) участниками проекта общего смысла.

Каждый из ФРАМовских сборников представлен, во-первых, содержанием. Во-вторых, если он – действительно сборник разнородных (разноинородных – так и хочется скаламбурить, используя фирменное ФРАМовское, фраевское словечко) текстов, то – одним-двумя, на вкус составителя, рассказами оттуда (не факт, что самыми характерными – иной раз, признается Фрай, не знаешь, что и выбрать). Из «Вавилонского голландца» (2009) представлены аж четыре рассказа (три – Кэти Тренд, из «каркасного» для этого сборника цикла о «Морской птице», и один – Алексея Карташова). Впрочем, «Голландец» — пиковая книга проекта, ради которой одной, по моему разумению, его уже стоило бы выдумать.

Если же книга, волею случая, «белая» — это особый жанр ФРАМовских изданий, «белая серия»: авторские книги, независимо от того, сборники ли они, как, скажем, «Йошкин дом» Виктории Райхер или «Лучшее лето в ее жизни» Леи Любомирской, цельные ли тексты — романы, как «Побег куманики» Лены Элтанг или «Духов день» Феликса Максимова, – читателю, увы, придется обойтись фраевским преди- (или после-) словием. И только им. Ни кусочка текста, даже тех авторов, которых Фрай признавал особенно значительными (впрочем, других он в «белой серии» и не издавал!). То есть нам остается фраевское видение книги, автора и их места во фраевском восприятии.

На мой взгляд, зря — фрагменты текста кажутся здесь совершенно необходимыми (хотя фраевские комментарии необходимы ничуть не меньше: они – полноценная часть проекта). Но что поделаешь: как и ФРАМ в целом, этот сборник – отчетливо авторский, фраевский проект, так что придется и считаться с прихотью и произволом автора-составителя, и понимать его логику. А она там есть, можно не сомневаться.

И поскольку книга – антология, сумма десятилетнего ФРАМовского опыта, говоря о ней, поневоле придется говорить о проекте в целом. А он на это и напрашивается. Он действительно оказался – к изумлению издателя-составителя – очень цельным.

Теперь уже видно, что ФРАМ оказался большим и серьезным смысловым предприятием. И не только в том отношении, что Фраю удалось открыть и ввести в литературный оборот несколько десятков (!) очень ярких авторов: Лену Элтанг, Галу Рубинштейн, Аду Линкс, Викторию Райхер, Феликса Максимова, Лею Любомирскую… Список мог бы быть очень длинным – и то если перечислять только самых заметных. А ведь были еще замечательные авторы, которые появились в первых сборниках и потом куда-то пропали – но ведь запомнились же, помнятся до сих пор! – например, Владимир Коробов или Александр Курсков. Одного этого было бы уже, кажется, достаточно — но нет, это не все.

За прошедшие десять лет у ФРАМа незаметно сложилась и теперь прочно существует собственная, ничем не заместимая и мало с чем сравнимая культурная ниша. Стоит быть уверенными, по крайней мере есть смысл надеяться: о нем еще напишут культурологические исследования – из области истории идей, истории ценностных установок и такой трудноуловимой вроде бы, но вполне четко формулируемой вещи, как история чувства жизни. У чувства жизни, разумеется, тоже есть история.

Тексты, объединяемые проектом ФРАМ, – в основной своей массе беллетристика (в противоположность литературе «высокого напряжения», хотя есть среди них и такие: например, тексты Феликса Максимова, Лены Элтанг – это, несомненно, литература «высокого напряжения»). То есть вполне себе литература для повседневного чтения – как будто необременительная, как будто не из тех, что ставят читателя перед крупными задачами, требуют от него больших усилий, переворачивают мировосприятие или, скажем, радикально проблематизируют жизнь. Скорее уж напротив — из тех, что помогают ее вынести.

(Между прочим, удобство для читателей было одним из условий, «встроенных» в проект с самого начала: «В 90-х мне постоянно внушали, – рассказывал Макс Фрай одному из интервьюеров, — что отечественная короткая проза не востребована, что её невыгодно издавать и никому она не нужна»[157]. А ведь с этого и начиналось: с поиска в интернете текстов, преимущественно коротких рассказов, для того, чтобы можно было их издать. «При этом для меня было очевидно, — объяснял Фрай, — что, к примеру, в больших городах, где люди каждый день ездят на работу в транспорте, есть потребность в коротких рассказах. За одну поездку можно прочитать две-три истории – очень удобно!»[158])

Но это всё-таки беллетристика особого рода, с особыми задачами, тем вернее срабатывающая, что не воздвигающая перед читателем сверхзадач и позволяющая доверчиво подойти к ней любому (ну ладно, почти любому) человеку.

Издавна деля про себя всех создателей текстов на «проблематизаторов» и «гармонизаторов», я бы не решилась однозначно отнести авторов ФРАМа к какой-то одной из этих категорий. Они – если говорить в целом, именно как о группе, представляют собой тип редкостный – и проблематизаторы и гармонизаторы одновременно. А вот в традиционном делении на разрушителей и созидателей они, безусловно, созидатели. Выращиватели.

То, что делают авторы ФРАМа, можно было бы назвать работой по ремифологизации жизни (что очень важно — обыденной жизни. Собственно, настоящая мифология именно такая: она существует в повседневности как ее, так сказать, скрепляющий материал). Точнее – по оживлению тех источников, из которых мифологизация жизни растет, по регенерации (задавленного в нас рационалистическими установками) чувства чудесного, чувства самой его возможности, чувства непредсказуемости и пластичности жизни, обилия и неисследимости ее источников. Эта работа, несомненно, терапевтична как в отношении культуры в целом, так и в отношении отдельных ее носителей.

«…все повести Хаецкой, собранные под этой обложкой, – пишет Фрай-составитель о „Троллях в городе“ Елены Хаецкой, одной из книг „белой серии“ ФРАМа, — правдивые истории о множественности миров, проницаемости